О единстве живых и мертвых

Встречаясь в жизни со смертями, личность не может не ждать о том, что «там» и как. индивидуальность нерелигиозный обычно даёт «нулевой ответ»: нигде, нуль и никак. Конец. Но даже ему, если он жил хотя несколько устремлённо и не для себя, оказывается не всё равно, что будит потом. Он спрашивает себя: останется ли вещь опосля меня, либо всё довольно прахом, как я непосредственно пропадут ли мои старания? продолжат ли их потомки? А в то время и — если не от воспитания, то хотя бы бы рефлексивно: а сам-то я — продолжил суть предков? удивляться в цепочку поколений, внёс вклад в Историю? И содержание приобретает мерку не от сиюминутного каприза, а от бесконечности — в обе стороны от личного жизненного отрезка. проживание становится не просто переживанием времени до смерти, а поступком.

И после это находится удовольствие — такой отклик на дилемма о смысле конечной жизни, что объясняет, почему редко нуждаться и умереть. Советская официальная изречение Утешения звучала: «остаться в памяти потомков». Но что бы в памяти остаться, её надо хранить. И в советское время многое делалось для её сохранения. Памятные места (могилы, обелиски, неистощимый огонь), музеи, исторические книги; разные ритуалы для соприкосновения с этой памятью — собрания, линейки, классные часы, почётные караулы…

Связь поколений, чувство Истории, причастности к народу как «историческому субъекту» — это соединительное звено не материальная, а духовная, и желание умереть зa будущее — знак духовности, как бы такая духовность ни отличалась от классической религиозной духовности картиной мира, ритуалами и обычаями. Это общее простор для духовности религиозной и светской. Память проникает в душу, формирует осмысленность жизни как исторического движения, становится святыней, над которой чернь не позволял глумиться.

Про таких, которые неделикатно касаются того, что другим людям дорого, и говорят: «у них шиш святого». отчество им — легион, и ясно, что человеки душевно чуткие, а вероятно и способные на творчество, созвучное людям, способное гнездиться людям опорой, между таких встречаются очень редко. Они способны отказываться либо насмехаться то, чего не пережили, запрещая себе разобрать тех, который строит проживание не по их собственной узкой доктрине.

К сожалению, безотлагательно это не редко. Не говоря уже о сознательных глумцах-постмодернистах, в раздробленном на мелкие «свои истины» народе появляются ортодоксы каждого вида религиозности, которые не обладают элементарной чуткостью к «не своим», не понимают, как после самые разные обряды и ритуалы происходит дружба людей. Одни («самые верующие») начинают издеваться над кем над вечным огнём или же над песней в хороводе, в эхо сами получают от «народников» либо протестантов обвинения в магизме церковных таинств. Таким протестантам (с точки зрения Православия — недоверующим рационалистам), кой-когда вторят и cтарые «красные» атеисты, пытаясь порицать непонятное им от лица Православия.

Между тем, вряд ли ли около кого-то сцепление с предками остаётся столь живой, непосредственной и постоянной, как около православных.

Православные относятся к мёртвым как к живым, Но находящимся в «ином мире», где души ожидают воскресения для Страшного суда. То поглощать «мёртвые» они для нашего мира, Но не для Бога, около которого все живы ([hide]Лк.20:38[/hide]). по-этому их предпочитают крестить «усопшими», и в этом не только сопоставление с засыпанием, Но и пример будущего пробуждения. И другая основание этому — в том, что смертью подлинной считают не отлучение души от тела, а отлучение души от Бога.

Умирающие… православные христиане не перестают лежать членами божественный Церкви, сохраняя с Нею и со всеми остальными Её чадами самое действительное, реальное, живое общение [[hide]Свт. Афанасий (Сахаров)[/hide], выделено редакцией].

Общение это взаимное. С одной стороны, человеки нашего мира стремятся повлиять на судьба ранее покинувших мир, молясь о них и совершая от их имени дела милостыни. «Участь отшедших не считается решенною до всеобщаго суда», — говорит духовенство Феофан Затворник. — «Дотоле мы никого не можем исчислять осужденным совершенно и на начинать основании молимся, утверждаясь надеждою на милосердие Божие». С непохожий стороны, и усопшие участвуют в нашей судьбе. Оптинский старик схиигумен Антоний в одном из писем своих говорит: «Мы будем поминать, как умеем, на земле, а отшедшие души будут поминать нас на небеси, и небесная мольба их об нас значительно больше приносит нам душевной пользы, нежели наша об них. И не только праведники, коих души в руце Божией, молятся ко Господу о нашем спасении, Но и души грешных одинаковый заботятся о нас, что бы мы не попали туда же, где они» (Письма к разным лицам игумена Антония. М., 1869, стр. 408-409).

Общение с ними не прекращается ни на день, происходит не только в богослужении, Но и дома. Оно не имеет сносный общего с какой-либо «материализацией духов», а происходит мысленно, через ума и памяти. По преимуществу это возвышеннейшее и тинственное соединение со священный Церковью и побратанец с другом происходит в молитвах, включая ежедневные молитвы об усопших каждого православного христианина.

Кроме молитвенного общения, союз с усопшими происходит через дел милостыни, совершаемых с памятью об усопших, как бы от их имени. А и просто нашими делами, которые мы совершаем в общем с предками историческом движении. Вот как эту простую, совершенно светскую и нераздельно с тем глубоко православную идея выразил подвижник Митрофан, рассматривая «жизнь и распорядок нравственного развития» как одно из оснований единения и общения миров:

Состояние и участь усопших душ находятся во внутреннем союзе и во взаимном соотношении с жизнью и деятельностью живущих на земле. деятельный — дела связывают настоящее с прошедшим и с будущим. С прошедшим, как плод предыдущего, а с будущим, как базис для последующего. Дела связывают земное с загробным, связывают нас, живых, с усопшими… Понятно, что настоящая деятельный имела своих основателей — наших предков, которые потому и живут доныне между нас духом в своих делах. Пребывающие на земле развивают идеи своих предков, или же борются с теми, который хочет эти идеи искоренить. Хорошо, если развивается доброе зерно и настоящее племя вкушает добрые плоды, тут-то добрая реноме и вечная память почившим предшественникам.

Говоря о молитве, приходится пояснять, что молитвословие — это вконец не произнесение отчуждённой словесной формулы-заклинания для некоего магического изменения реальности. Это книга погружения души в кто-то капитальный для неё смысл, её мысленное сплочение с переживаемым событием, с тем и теми, о чём, о кусок и кому человеки молятся. при этом само воспоминание уже переживается как тайна соединения. «Вспоминать, и это следовательно — осознавать как реальное, как присутствующее „среди нас“», — писал протоиерей Александр Шмеман [«Таинство Царства», корифей 10. «Таинство воспоминания», V, выделение авторское].

Так же и светские человеки нуждаются в том, что бы от времени до времени представить себя бок о бок с теми, кому обязаны не только жизнью физической, Но и жизнью исторической, полной смысла и от вечного движения вперёд, и от постоянного восхождения вверх.

Скрябин Антон